Сepo Ханзадян родился 20 ноября(3 декабря)1915 года в семье землепашца, на «Крыше Армении», в Горисе в суровых горах Зангезура, где каждый клочок плодородной почвы отвоевывался лишь в тяжелой схватке с камнем и зноем.

«Вырастешь — узнаешь цену земли», — говорили родители маленькому Серо. Да он и сам не раз замечал, как крестьяне не вытряхивали одежду сразу после пахоты, а уносили все крохи земли с собой, чтобы оживить голую скалу перед своим домом. «Самое дорогое, что у нас есть, — это земля. Без земли нет народа», — скажут впоследствии герои произведений писателя.

Окончив в 1933 году педагогический техникум, юноша преподавал в школе и одновременно вел дневники, открывшие дорогу литературному творчеству. Еще до войны увидели свет его первые рассказы. Их породила и вскормила земля Зангезура, их темой стала трудовая жизнь ее обитателей. Однако самоотверженный труд был не только следствием жестокой нужды, его вдохновляла высокая мечта о будущем. Так, в рассказе «Последние слезы» бедняк Меграб всю жизнь трудился для того, чтобы поднять воду на вершину горы и оросить иссохшую землю. «Я не оторвусь от родных мест!» — упорно повторял он, и ныне благодаря общим усилиям всех односельчан его заветные надежды сбылись, мир как будто родился заново.

Рассказ «Последние слезы» (1940 г.) оказался программным для творчества Ханзадяна. Органическая связь писателя с землей стала фундаментом всего его творчества. Лейтмотивом его произведений, даже написанных о далеких от Армении краях, отныне становится «Оровел» — старинная народная песня армянского пахаря. Она слышна и во многих рассказах, и в романе «Земля», и в историческом повествовании «Мхитар спарапет», и в особенности в повести «Жажду — дайте воды», написанной в середине 60-х.

В этом произведении «Оровел» выполняет структурообразующую функцию, становится духовным стержнем произведения и обретает символический смысл. Напоминая о муках непосильного физического труда, она вместе с тем воспевает железную волю крестьянина-труженика, неуклонно продолжающего сквозь жажду и боль идти за плугом.

Начало и конец повести резко контрастны. Первые страницы ее с удивительной точностью и экспрессией передают ощущение невыносимой тяжести и зноя. От него изнемогают и люди, и буйволы, и пчелы, и змеи. Как бык, свалившийся в борозду от жажды и усталости, вопиет растрескавшаяся земля, усыпанная скелетами давно погибших животных... Однако постепенно тональность меняется: с помощью современных технических средств вверх от реки прокладывается туннель, по которому пойдет вода, движимая насосами. Она оросит выжженные поля, принесет радость полной жизни и людям, и животным, и растениям. Торжеством человеческого разума и воли завершается повесть, и по-новому звучит в конце ее старинный «Оровел». Теперь уже не боль и печаль — главная тема, а чувство гордости за содеянное.

Писатель глубоко чтит древние обычаи, с благоговением описывает он тысячелетние сельские жилища, представляющие собой ценнейшие памятники старины, рассказывает о сотворенных словно бы самим небом храмах. Однако при всем уважении к прошлому он далек от его идеализации. Не на мертвой, а на живой земле всегда хотели жить его герои, и мечта Меграба смогла полностью осуществиться лишь в современном мире. «Земля», «Оровел» для Ханзадяна понятия емкие, исторически развивающиеся.

Повесть «Жажду — дайте воды» имеет современное звучание, но мы склонны рассматривать ее в контексте довоенного творчества писателя. На наш взгляд, его произведения, посвященные Великой Отечественной войне, трудно полностью осознать без этого эпического, хотя и небольшого по размерам полотна. Мужество героев Ханзадяна на войне объясняется тем, что им было что защищать: горячо любимую землю, в которую и они сами, и их предки вложили столько труда.

В статье Сурена Агабабяна, опубликованной в «Дружбе народов» двадцать лет назад, справедливо говорилось об огромном значении образа сеятеля в творчестве Ханзадяна. Переходя к анализу его книг о войне, хотелось бы повторить и расширить эту мысль: герои военных произведений Ханзадяна — тоже сеятели, труженики по природе своей. Всегда — защитники мирного труда, и никогда — захватчики. И в этом их нравственная сила.

До сих пор жива в сердце нашего народа боль тяжелых потерь, понесенных им во время Отечественной войны. Мучительная память о погибших героях живет и во многих произведениях Ханзадяна. В «Жажду — дайте воды» упоминается о десятках жителей армянского села, никогда не вернувшихся к родному порогу, в трагическом рассказе «Угольки надежды» повествуется о старой женщине, уже много лет ждущей пропавшего без вести сына. Все ночи напролет она бодрствует, не гасит свет в своей комнате. Не спит, не дает спать домашним... «Он жив... Нет мне смерти, пока не увижу Баграта...» — твердит она... Той же теме посвящен и рассказ «Дым очага».

Серо Ханзадян почти всю войну провел на передовой, прошел путь от наводчика до командира минометной роты. Личный военный опыт, способность к широким обобщениям помогли ему в 1972 году создать «Фронтовой дневник» («Три года 291 день») — одно из наиболее значительных произведений в советской военной прозе.

Основанный на записях писателя 1941-1945 гг., «Дневник» привлекает читателя прежде всего своей искренностью. Безыскусные записи автора дневника, бывшего школьного учителя, добровольно ушедшего на фронт, когда ему еще не было 18 лет, с удивительной естественностью воспроизводят психологию поколения, на плечи которого обрушилась главная тяжесть войны и которое сумело под огнем, в крови и лишениях сохранить нравственную чистоту и верность своим убеждениям. Юный герой Ханзадяна, мужающий в ходе войны, глубоко родствен молодым лейтенантам Ю. Бондарева и Г. Бакланова, бойцам студенческого батальона в романе «Человек и оружие» О. Гончара, персонажам произведений писателей-фронтовиков, чьи имена лишь сравнительно недавно стали широко известными, — В. Кондратьева, А. Генатуллина и других.

Формально «Фронтовой дневник» может быть отнесен к документальной прозе, но в действительности это художественное произведение. В то же время ни центральные идеи, ни композиционные принципы произведения не лежат на поверхности. Отметим также, что герой-рассказчик далеко не идентичен автору, хотя биографически и близок ему.

Еще в 1950 году писатель опубликовал роман «Люди нашего полка», некоторые из мотивов которого близки «Фронтовому дневнику». Однако, на наш взгляд, второе обращение Ханзадяна к военной теме оказалось несравненно более удачным, В чем же секрет этого большого успеха? По-видимому, он кроется в необычайно органичном для писателя выборе дневниковой формы, в объединяющем все произведение образе героя-рассказчика. Создав доверительную атмосферу романа-исповеди, Ханзадян сумел найти верный путь к сердцу читателя.

Разумеется, дело не только в форме повествования. Главное в этом произведении — не описание военных действий, подвигов и фронтового быта, но стремление раскрыть, личные судьбы героев в свете важнейших проблем современности. «Три года 291 день» несет на себе отпечаток авторской духовной зрелости. Видимо, писателю необходимо было, чтобы накопленный им богатейший материал еще раз «отстоялся», стал основой тех глубоких обобщений, к которым он пришел почти через тридцать лет после окончания войны.

Однако при этом «Фронтовой дневник» — произведение вполне реалистическое. Война предстает в нем не с парадной стороны, а в своем кровавом и мучительном обличье, как гибель тысяч и тысяч прекрасных людей, как тяжкая повседневная работа. «Трудно вспомнить тысячи смертей, которые носились надо мной, ревмя ревели вокруг и только чудом не скосили меня... Я прошел с боями не меньше пятидесяти-шестидесяти тысяч километров, и все пеший. Отрыл тысячи кубометров земли — траншей, окопов, землянок, блиндажей, могил... И всякий раз чудилось, что вот это я рою могилу себе», — рассказывал писатель о своем фронтовом опыте.
Отвечая в мае 1985 года на вопросы, заданные писателям-фронтовикам журналом «Вопросы литературы», Ханзадян особенно подчеркнул свою нелюбовь к ложной эффектации и украшательству в военной прозе. «Сила любой литературы во все времена заключалась в ее правдивости. Ни риторика, ни неуместный пафос нам не нужны, они не только излишни — они просто вредны!» — говорил он.

Ничего не приукрашивая, Ханзадян пишет о тяжелом труде и быте солдат строительного батальона, в котором автор «Дневника» служил в первые месяцы войны, о неоправданных потерях во время атак, искусственно приуроченных к некоторым юбилейным датам, о гибели фронтовых друзей, о тяготах окопного существования. «Записи мои полны ужаса», «Записи мои в крови», «Записи мои распяты», — нередко делает пометки в своем дневнике его темпераментный и впечатлительный автор.

Однако не в этом лейтмотив произведения. Прочность убеждений героя, вступившего в ряды Коммунистической партии на фронте, неистребимый оптимизм — вот что определяет его основную тональность. Автор дневника безоглядно любит жизнь и не дает смерти взять верх над этим естественным человеческим чувством. В этом он особенно близок своему создателю, с удивительной скромностью объяснявшему причины мужества, проявленного им в годы испытаний: «Жизнь, как бы она ни складывалась, прекрасна уже сама по себе... На войне смерть не пугает не потому, что человек там по-особому храбр... Просто на войне не остается места для отчаяния». Душевным эдоровьем, человеческой прочностью веет от этих слов, так же, как и от приписки: «Записи мои согреты солнцем», сделанной юным воином к одной из глав дневника.

Его оптимизм оказывается неразлучным е верой в людей. Стремление всегда увидеть в человеке лучшие стороны, верность фронтовой дружбе характерны для него. «А что солдат без веры? Вера, доверие друг к другу, к человеку были на войне так же нужны, как патроны и хлеб. Вера под огнем обретает совершенно иное, самое реальное и одновременно мистическое значение», — отвечал Ханзадян на один из заданных ему к 40-летию Победы, вопросов.
Именно на этих принципах базируются отношения автора дневника с немолодым солдатом Сахновым, его надежным другом, наставником и помощником, и с лейтенантом Иваном Филипповым. Письмо, написанное им после гибели Ивана его родителям, воображаемые беседы с погибшим другом принадлежат к лучшим страницам «Дневника». «Обессмертить души умерших друзей, чтобы не обречь себя на одиночество в жизни», — призывал Бачана Рамишвили в романе Н. Думбадзе «Закон вечности». Это мог бы сказать и герой Ханзадяна. Сидя у фронтовой могилы Филиппова и мысленно беседуя с ним, он неожиданно слышит из-под земли голос друга: «Я не мертв. Я жив и когда-нибудь, лет через пять, а может, и через тридцать, через пятьдесят лет, еще явлюсь тебе. Обязательно явлюсь...»

Вера в бессмертие павших героев — одна из составных частей исторической памяти Ханзадяна. Подобно кругам, расходящимся по воде, эта память становится все шире и шире, переходит в раздумья о прошлом родной Армении. Так, случайно услышанная его героем на фронте песня напоминает ему марш зейтунцев, смело защищавшихся в своих горах во время геноцида армян в Османской империи в 1915 году, и отсюда его мысль обращается к словам Гитлера, сказанным в 1939 году перед вторжением в Польшу: «Не надо обращать никакого внимания на общественное мнение, нужно безжалостно убивать мужчин, женщин и детей, нужно уничтожить всех славян... Кто сегодня еще говорит об истреблении армян?» Юному автору дневника довелось на фронте прочитать дьявольскую заповедь фашистского главаря, адресованную солдату третьего рейха: «Убей в себе милосердие и жалость — уничтожай все русское, советское. Будь перед тобой старик или женщина, маленькая девочка или мальчик — убей их!» «Скажите, капитан, как назвать человека, призывающего к убийству детей?» — спросил он полкового переводчика. «На ваш вопрос ответит история», — промолвил собеседник. «Да, но у истории короткая память, — сказал я, не умея заглушить боль горьких воспоминаний», — записывает автор дневника. Он помнит и услышанный им пророческий ответ: «Зато у нас она долгая».

Вера в Человека, присущая герою «Дневника», помогает ему обрести в суровых фронтовых условиях прочную дружбу и товарищество. Этой же человечностью, верой в силу духа и добра окрашена его любовь к медсестре Шуре Ивановой. Они встретились в глубине России, на берегу Балхаша, где стройбат, в котором служил герой, трудился на медеплавильном заводе. Его вскоре отправили на передовую, а следом за любимым добровольно ушла на фронт и Шура. Так рука об руку пройдут они по израненной русской земле до старой государственной границы и вместе перейдут ее. Шура вынесет его с поля боя после того, как он попадет под гусеницу немецкого танка, и со слезами будет молить: «Потерпи, не умирай!» Ее беззаветная преданность будет согревать ему душу на протяжении всей войны, поможет нравственно выстоять.

С удивительной теплотой описывает Ханзадян их любовь, поднимающуюся, как своевольный цветок из черной земли, смешанной с пеплом и кровью. Героя «Дневника» отличают нравственная чистота и житейская неопытность; до встречи с Шурой он не только никогда не целовал девичьих губ, но даже не решался дотронуться до руки нравившейся ему девушки из родного села. В его образе писатель стремится создать портрет не отдельного человека, а целого поколения. И это ему удается: именно такими и были те, чьи молодые, неискушенные сердца не дрогнули при встрече со смертельной опасностью.

Поначалу кажется, что Шура любит своего избранника больше, чем он ее. Он бывает с нею груб на словах и сам признается, что боится «сталкивать свою черствость с ее нежностью». Однако эта резкость выражения душевных порывов оказывается лишь следствием юношеского нравственного максимализма. Постепенно характер их отношений меняется, чувство героя к Шуре все более крепнет и постепенно безраздельно овладевает им. «Только бы с ней ничего не случилось!» — все чаще мысленно повторяет он. И наконец наступает час, когда он признается себе: «До чего же я люблю ее!»
Любовь созданных для счастья и друг для друга людей оканчивается трагически. Шура попала в руки врагов, и фашисты заживо сожгли ее. «Помните, люди, фашисты заживо сожгли сестру милосердия!» — напишет на могиле Шуры обнаруживший ее обгорелый труп Сахнов. «Нет меня. Что мне осталось в этом мире?» — думает автор «Дневника». Однако не все еще выжжено в его сердце. Остались священная ненависть к врагу и жажда возмездия. Вскоре ему представляется возможность утолить эту жажду. В одной из занятых немецких деревень в здании кирки герой видит толпу женщин, детей, стариков. «Не мучайте нас. Сожгите скорее», — просит кто-то. Здесь — кульминационный момент произведения. Казалось, в порыве гнева воин-мститель ни перед чем не остановится. Но... вот что думает по этому поводу герой С. Ханзадяна: «Я мог бы за то, что ваши сделали с моей Шурой, сжечь вас всех в этом храме. Но, как видите, мы не следуем вашим заповедям. Это вы сжигали, вешали, душили, убивали младенцев, терзали женщин и стариков. У нас иная цель...» Это свидетельство нравственной силы и прочности гуманистических убеждений автора дневника. Три года 291 день он сражался за победу доброты над ненавистью. За это время из юноши, ошеломленного суровостью военных испытаний и вероломством гитлеровцев, он превратился в заботливого командира, стремящегося беречь жизни подчиненных ему бойцов. «Чем меньше мы понесем потерь, тем радостнее будет победа!» — любит говорить он. Как ни стремились фашисты «расчеловечить» его своими листовками, как ни старались на собственном примере продемонстрировать «звериную сущность человеческой натуры», это им не удалось. И в этой нравственно-философской победе советского воина над фашизмом и заключается суть замысла «Фронтового дневника» Ханзадяна.

В чем же истоки этой духовной, а затем и военной победы? Вот вопрос, на который стремится ответить писатель своим дневником. Прежде всего в юном герое изначально присутствует воспитанное народными традициями высокое нравственное чувство. Отвращение к убийству лежит в самых глубинах его психики. Так, уничтожив минометным огнем переодетого в советскую форму фашистского солдата, он записывает в дневнике: «Мне стало как-то не по себе. Ведь я же убил его. Однако чего это я так размяк? Это же враг, он пришел убить меня, я не дался, сам его уложил. Все справедливо и естественно. Только мне не очень-то по нутру эдакие «естественные» поступки».

Юноша понимал, что нормальным условием человеческого существования является мир, а не взаимное уничтожение. Это отвращение к убийству сохранило ему душевную прочность. Может быть, оно и спасло его от «тысячи смертей», которые носились над ним на войне. Столкновение нравственных принципов с готовностью поддаться искушению бесчеловечностью — вот путь, который проходят многие герои советской литературы о Великой Отечественной войне. Большинство из них с честью выдержали это труднейшее испытание.

Много лет тому назад Э. Казакевич рассказывал о «движении милосердия», стихийно возникшем среди вступивших на территорию фашистской Германии советских воинов. Объяснение этого на первый взгляд парадоксального народного порыва содержится в интервью Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, данном им корреспонденту «Комсомольской правды» В. Пескову. На заданный ему вопрос: «Для многих в мире осталось загадкой: как удалось сдержать гнев и мщение, когда наши солдаты, изгнав врага со своей земли, вступили на его территорию?» — Г. К. Жуков, ответил: «Честно говоря, когда шла война, все мы, и я в том числе, были полны решимости воздать сполна фашистам за их бесчинства на нашей земле. Имели мы право на святое мщение? Конечно. Но мы сдержали свой гнев. Наши идеологические убеждения, интернациональные чувства не позволили отдаться слепой мести. Огромную роль сыграли тут воспитательная работа, проведенная коммунистами, и великодушие, свойственное нашему народу». Это великодушие и запретило герою «Дневника» страшно отомстить за убийство Шуры, подвигнуло Сахнова, чью деревню на Смоленщине сожгли оккупанты, отдавать свой паек немецким детям.

При всей своей добросердечности герои Ханзадяна далеки от «непротивления злу насилием». Они беспощадны к врагу до тех пор, пока он держит в рукhttp